Вадим Тарасенко - Отщепенцы [СИ]

Всему человечеству привет от запряженного осла, бегущего по кругу за пучком соломы, привязанного около его морды и качающего живительную влагу на засеянное поле.

Владимир весело хмыкнул про себя и открыл глаза. Настена вела себя паинькой — стрелка спидометра как пришитая стояла на отметке «120». Мужчина залюбовался девушкой — гордо вскинут подбородок, на щеках легкий румянец, грудь обольстительно на все свои оглушающие девяносто восемь сантиметров выставлена вперед. "Так может притормозить на одном из промежуточных финишей на трассе «Жизнь», а потом вместе ринуться дальше? И Серега так советует. Как он там говорил: "Бери свою Настену за белы ручки, ножки или еще там за что-нибудь, женись, рожай детей и живи в свое удовольствие". Володя еще раз с удовольствием посмотрел на Настино девяностовосьми сантиметровое «что-нибудь» и вновь прикрыл глаза. "Вдвоем и дорога кажется веселее, да и напарник, если что, подстрахует. Но это если надежный напарник. Но ОНА то вроде надежна. И что тебе, дураку, не можется. Что тебе еще надо — едешь в своем респектабельном автомобиле, рядом, за рулем красивая молодая девушка, которая вроде бы даже тебя любит. Чего тебе еще нужно? Боишься, что когда придет время подводить итоги и там, наверху, тебя Всевышний спросит: "И чем же ты человече занимался, на что жизнь положил?" нечего будет ответить? Да так прямо и скажешь ЕМУ: "Рекламировал женские тампоны и прокладки, Отче". Ведь не грабил же ты никого и не убивал. И чем это занятие хуже других. ДА, лекарство от СПИДа не ты придумал и в экспедицию на Марс ты не попал. Ну и что. Значит не создан ты был для этого. Поэтому не дергайся и не рефлексуй. А бери от жизни то, что дается. А там дальше посмотришь. Но вот этот кусочек счастья, что рядом с тобой сидит — твой. Да и потом, что-то очень мудрое о женитьбе я где-то даже читал. Высказывание было не в бровь, а прямо в глаз. По-моему у Сократа, черт не помню. Хотя что это я себе голову ломаю, рядом со мной сидит почти дипломированный филолог, а филологов в философии сильнее нас, технарей натаскивают"

— Настена, кстати, можно я тебя так буду называть?

— Ради бога.

— Так вот, Настена, филолог ты мой, вернее филоложечка моя, ты не помнишь…

— Мерси за столь изысканный комплимент, спасибо что хоть половничком не назвал, — девушка перебила Владимира.

— Ну какой ты половник. Половник круглый, пузатый, а ты у меня узенькая, изящная. Настоящая ложечка.

— Надеюсь, не алюминиевая, с рабочей столовки.

— Да ты что. В рабочей столовке ложки грязные, жирные, их лапают сотни грязных рук и слюнявят сотни ртов. Нет, ты у нас золотая, с праздничного набора каких-нибудь породистых, в десятом колене, аристократов. Тебя должны нежно касаться холеные руки, а не пахнущие машинным маслом или еще чем — нибудь из этой области.

— Так что я должна помнить? — прощающим тоном продолжила девушка.

— Ты не помнишь, одно высказывание, по-моему у Сократа, насчет женитьбы.

— "Женишься ты или не женишься, все равно раскаешься", — тут же последовал четкий ответ.

"Вот, Владимир Сергеевич, слушайся древних мудрецов. Женись. Может быть ты и раскаешься, но это будет потом, зато сейчас", — Владимир вновь с удовольствием оглядел ладную фигуру девушки, — ты явно не будешь раскаиваться".

— Настенька, я вот тут подумал…, - Владимир сделал паузу.

Девушка на секунду повернула к нему лицо, выражавшее в данный миг удивительную смесь счастья и лукавства.

— …а не притормозить ли тебе, — Владимир закончил фразу.

— Зачем?

— Тормози, тормози, потом узнаешь. «Опель» остановился.

— Настена, выходи за меня замуж.

— А не боишься потом раскаяться.

— Это в любом случае, если верить Сократу, произойдет. Но если я сейчас не женюсь на тебе, то я сейчас раскаюсь, а женюсь, то раскаюсь потом. Может быть лет в восемьдесят или вообще не доживу до раскаивания. Ну так как?

— А я тебя считала умным мужчиной. Кстати, глупых я вообще не выношу.

— А я и есть умный.

— Что-то незаметно, раз задаешь вопрос, ответ на который очевиден. Или нет? И вновь «Опель» стоял на обочине стандартные в этой поездке полчаса…

Вместо планируемых четырех часов блицкриг в Киев произошел за шесть часов. Но произошел. Машина стояла на автостоянке возле гостиницы «Днепр». Два часа пришлось на простой автомобиля по вине водителя. Но водитель, ни тем более пассажир огорчены этим не были.

— Теперь ты поняла, почему мы в Киев поехали на автомобиле, а не в поезде? — спросил мужчина свою прекрасную спутницу.

— И все-таки, извини Володя, но не совсем.

— Объясняться в любви в красивой машине намного более романтичней, запоминающейся, чем в поезде. Да и вообще, люблю я ездить, шелест шин, чувство хозяина этого табунка лошадей, что под тобой, специфический запах салона… А назад ее мой зам пригонит. Он сейчас как раз в Киеве, в командировке.

— И все-таки ты у меня неисправимый романтик, — девушка потрепала мужчину за волосы…

Прошло еще пятнадцать минут.

— …Володька, ну хватит, у меня губы уже болят, — Настя вытянула из сумочки черный цилиндрик губной помады и стала восстанавливать помаду на губах, бросая искрящиеся, лукавые взгляды на спутника.

— Романтик ты у меня, Кедров, романтик, — Анастасьин язычок с чисто женской возбуждающей грациозностью дошлифовывал работу рук над девичьими губами.

Кедров посмотрел девушке в лицо, в эти искрящиеся улыбающиеся глаза, в этот грациозно приоткрытый ротик, скользнул глазами по стройным женским ногам и неожиданно явственно увидел перед собой выпученные от страха глаза, залепленный лентой рот, разведенные, раскоряченные, оголенные ноги, разорванные трусики и черный цилиндр глушителя пистолета, вставленный в женское лоно.

— Да… романтик, — Кедров открыл дверь и вылез из машины.

Киев. Гостиница «Днепр». Понедельник 5 октября 1998 г., где-то после двенадцати ночи.

— …Настенька моя, — Володя взял в свои ладони лицо девушки и осторожно, тихо притянул его к себе. Мужские губы, словно боясь обжечься, дотронулись до закрытых глаз девушки. И снова:

— Настенька моя, Настена.

…Все сильнее и сильнее жаркая ярость вулкана бьется об холодный, девственно-чистый лед.

— Володя… Володька… у меня же тушь потечет.

— Девочка моя…,- на помощь мужским губам пришел язык.

— Володя, милый, тушь же…

— Так мне покинуть твои глазоньки-глазища?

— Да… Нет, нет… я вспомнила… эта тушь не течет…

…И лед начинает поддаваться, таять. По нему зазмеились трещинки, сквозь которые красно-желтыми языками пламени стала прорываться неукротимая энергия вулкана.

— Володя… ох… Володечка… — девичий язык больше ничего не смог сказать, запутавшись в сладостных объятиях мужского…

— … она не здесь расстегивается…

— У тебя замок прямо как в сейфе — так с размаху и не откроешь.

— Ключик надо иметь.

— Так подари.

— Заслужи… И вновь мужские руки, губы, язык отрабатывали эту сладостную любовную барщину, возделывали это мягкое, податливое поле, готовили его под засев семенами любви…

— … Володька, дурачок мой милый, ты "Красную шапочку" читал?

— Нет, волком, съевшим Красную шапочку, я быть не хочу.

— Я не о том.

— О чем же, моя русоволосая шапочка?

— Я о том, как ты возишься с входной дверью. А в той сказке так и написано: "Дерни за веревочку, дверь и раскроется…

…Все шире и шире становятся трещины, все больше и больше обжигающего пламени прорываться наружу, все сильнее и сильнее оно лижет лед…

— Володька, еще так… еще. Сильнее… не бойся… еще сильнее…

….Еще мгновение, еще и… дрогнул лед, дрогнул и тронулся. И проснулась река льда, проснулась ее энергия, мощь. И с первобытной яростью ринулась вниз, сметая все на своем пути.

— … сдави меня… еще сильнее… сильнее… ох… еще, так… еще… да, да здесь… еще раз… еще, милый… еще, сильней, звереныш мой… еще… еще…

— цветок ты мой… бутончик ты мой раскрывшийся… Настенка моя, Настечка… девочка моя-а-а-а…

….И весь этот поток воды, белого обжигающего пара, белого чистого льда, весь этот могучий белый поток с шумом устремляется вниз в гостеприимно распахнутое крутое глубокое ущелье, окаймленное по бокам густым черным зимним лесом…

…На стене комнаты голубым красным, белым отражались сполохи светящейся рекламы за окном, иногда в тишину спальни прорывался шум движущегося автомобиля, мелодичный перезвон трамвая — ни на секунду не прекращалась жизнь. Жизнь во всем своем многообразии, неповторимости, неожиданности, прелести…

Владимир Кедров лежал на постели и гладил рукой роскошные женские волосы. Белая полоска вновь сверкнула в темноте на стене комнаты. Белая полоса, белый поток, низвергающийся во влажную глубину ущелья… и мгновенно у Кедрова сложилось: "Уютно горящие дрова в камине. Рядом с ним прямо на ковре сидят юноша и девушка. Рядом стаканы и бутылка «Борисфена». Парень берет бутылку и наливает воду в стаканы. Нет, не так. Вода должна уже быть налита. Красиво налить из сосископодобной пластиковой бутылки невозможно. Это тебе не бутылка шампанского с ее изящным, тонким лебединым горлышком. Значит решено — вода в стаканы налита…"